А вот еще кусманчик:) (но пораньше предыдущего:))
Август. День в разгаре. Жара. Солнце – как раскаленная медная сковородка, из самой преисподней. Тихо и пусто в командории. Все, кто мог, попрятались кто куда – поспать хоть немного. В какую бы дыру ни занесло храмовника, первое дело – завести дружбу с братом лекарем и братом поваром, а второе - присмотреть себе уголок, где можно втихаря прикорнуть. Не по уставу это, конечно, сеньеры братья, и грех большой - а что делать прикажете, если, по тому же уставу, к заутрене будят среди ночи? И потом: мы ведь – кто, прекрасные сеньеры? Правильно, воины Христовы. А не выспавшись как следует, в бой лучше и не суйся – мигом без головы окажешься! Так брат Альбер всегда говорит – а уж он-то знает: повоевал! Главное – уметь вовремя проснуться и притвориться, будто делом занят. На случай, если командор… Впрочем, дважды прекрасный брат Лаир – чтоб ему дважды подряд в нужнике выкупаться, в дыру спьяна оступившись! – вернее всего, сейчас и сам дремлет у себя в комнате, старательно уткнув нос в Устав, а не то так в Новый Завет.
Тоже, что ли, прилечь? Ангерран через силу проводит гребнем по Доровой гриве. На минутку, не больше… Юноша склоняет голову на конскую атласную шею. Закрывает глаза. Он – на коне, в ало-золотой котте поверх доспехов. В руке – копье. Перед ним – турнирная арена. А на трибуне – Жизель, нарядная, в бархатном темно-голубом плаще… Поет рог. И противник несется Ангеррану навстречу. Без шлема почему-то, лицо открыто. Ближе… ближе… Андре? Ну, держись, подлец! Но в последний момент глупо-довольная морда Андре вдруг превращается в надменную, с поджатыми губами, физиономию Лаира. Лаир?! Только его не хватало! Удар – де Нарсе валится наземь. Ангерран, торжествуя, устремляет взгляд на трибуну – но тут снова поет рог, да не поет – визжит, и юноша, обернувшись, видит, что прямо на него несется… Отец Бенедикт! На несусветной пегой кляче, в рясе, потрясая большим деревянным крестом вместо копья! Что за…?!
Оруженосец мотает головой - и просыпается. Огляделся. Никакого Бенедикта. И никакого командора. Слава Всевышнему. А рог поет – чисто, сильно, весело, как молодой петух на рассвете.
Эта бесшабашная песнь, в которой звенит первородная – будто и не было никакого Потопа с Грехопадением – радость жизни, - во владениях мессира Лаира звучит, будто трель жаворонка в январе. Ангерран сперва даже ушам своим не верит. Потому что не может здесь – и такого быть!
Кого бы это принесло? Неужели – мессир Реми, дождавшись, наконец, когда Юг, как собирался, отправится в Париж, решил еще немного погостить у Альбера? Хорошо бы… С приором и с Югом славно было… весело… И Лаир перед ними просто на цыпочках ходил… Даже Ангеррана самолично посылал в погреб за парой бутылок вуврэ, когда Юг, Реми и Альбер, устроившись вечерком в уютном уголке трапезной, медленно, но верно преисполнялись друг к другу глубочайшего уважения. Иногда, по мановению Юговой руки, к веселой компании присоединялись, к вящему неудовольствию Лаира, прочие бывалые вояки – Люк, Жофруа и Морис. Чуть не до заутрени пили, смеялись, - а командору, наверняка, казалось, что над ним - иначе с чего бы ему так злиться? Разве – с того, что сам веселиться не умеет, хоть тресни, вечно хмурый, как сыч… Сидел с начальством за столом, когда звали, улыбался угодливо, а глаза – как два ножа в сиропе…
Но – нет. Не может это быть Канийяк. Просто потому, что чудес на этом свете не бывает – вот разве что в житиях святых, да в Священном Писании.
- Жак, слышь, приехал кто-то!
-Да слышу! Ну и что?
-Пошли, поглядим, кто…
- Поль, ты что – давно коня не чистил? Вот попадись кому-нибудь на глаза – живо работой завалят – не выгребешься! Правда, Ангерран?
Оруженосцы. Товарищи по несчастью. Тоже по денникам дрыхли. Известное дело: нашему брату конюшня – все равно, что сеньерам рыцарям лазарет.
-Что, Жан-Мари?
-Ха, вы гляньте на него: в поте лица добывает хлеб насущный! – Жан-Мари, обернувшись к товарищам, усердно делает постную рожицу. Потом старательно трясет Ангеррана за плечо. – Проснись! Спишь ведь на ходу! Чем выставляться - лег бы, да выспался как следует, пока нет командора!
-Чего тебе? – вот прилип, как смола…
- Да вот Полю приспичило поглядеть, кто там приехал, а я говорю, чтоб он не высовывался, а то, как пить дать, запрягут! Ведь точно?
-Ну и пусть запрягут, – хмуро отвечает Ангерран, - не все ли равно…
- Ха! Вот если тебе все равно – так ты и сходи, погляди, кого к нам Бог несет! Потом нам расскажешь!
- Хорошо, - кивает Ангерран и направляется к двери. Прочие прячутся кто куда, зарываются в солому, затаиваются, будто их и нету. Жан-Мари, влезая на сеновал, бормочет, что «командорский», верно, свалившись тогда с лестницы, поломал не только ребра, но и мозги…
Черт бы с ними со всеми. И черт бы побрал этого, кто приехал. Если бы не он – Ангерран, может быть, успел бы провозгласить Жизель королевой красоты!
Рог звенит в третий раз, теперь уже – с недоумением и нетерпением. Ангерран осторожно выглядывает во двор.
Ага, трубный глас наконец разбудил старого Арно. Привратник, который сладко дремал, сидя на выгоревшей травке и привалившись спиной к стене, нехотя поднимается, что-то бурча под нос, потирает поясницу, открывает забранное решеткой окошечко в воротах, долго вглядывается, поминутно протирая единственный глаз, и наконец с кряхтением берется за ворот. Опускается малый мост. И въезжает в командорию…
Ух ты! Вот это громадина… Донжон в кольчуге! В ворота проезжал – пригнулся! На что брат Люк верзила – а и то, когда въезжает, у него от головы до свода остается чуть не две ладони, а этот… И конь вороной ему под стать – впору скамейку подставлять, чтобы расчесать ему гриву хорошенько... И котта белая орденская рыцарю коротка – чуть ниже колен, да и эту-то, наверное, пока отыскал для него – всё, как есть, проклял бедняга келарь! Ведь это же великан! Огр, из тех, про которых Берта, бывало, сказки рассказывала вечерком у камина! Только лицо у него веселое – совсем не людоедское.
Въехал. Капюшон кольчужный откинул. Волосы светлые – льняные. И такие же светлые, чуть с рыжиной, подстриженные усы. Северянин, наверное. А лицо смуглое, до черноты загорело. Как у де Пейра, и у Люка с Морисом… Как пить дать, в Палестине был – и долго был!
За ним – второй. Тоже загорелый, что твой сарацин. Но этот самый что ни есть обыкновенный: русые волосы, нос длинный, губы поджаты, смотрит уныло. Физиономия такая, будто на пол сесть готовится – только еще не знает, за что.
Следом – оруженосцы. Один, тоненький, с золотистыми кудряшками, смазливый, скуксился – кажется, вот-вот расхнычется. Другой, рыженький, крепко сбитый, так и стреляет хитрыми глазами по сторонам: какую бы шкоду учинить? Интересно, кто из них – чей? Наверняка, у великана – рыжий… И, наверняка, ему неплохо живется, этому рыжему…
-Да что за чертовщина, брат привратник? Метлой у вас тут, что ли, всех вымело? – голос у огра – труба иерихонская, эхо весело заскакало меж стен.
Ангеррана будто за ниточку тянет подойти поближе. Как он ни внушает себе, что ему все равно, его отпели и похоронили – живое, молодое любопытство все же берет верх. Если осторожно, потихоньку открыть дверь конюшни и прятаться за ней – наверное, можно будет в дырку от сучка видеть почти весь двор, оставаясь незамеченным…
Порядком оробевший и оглушенный Арно, до сих пор не проснувшийся как следует, подойдя поближе, принимается многословно и путано объяснять, куда все подевались. Путано – потому что приходится на ходу изобретать объяснения, более-менее укладывающиеся в рамки Устава: мало ли кем может оказаться эта пара! Не ровен час – начальством, еще пострашнее самого де Пейра! Хотя уж куда страшней… Не подводить же под плети своего брата сержанта, и тем паче господ рыцарей, которые всегда так ласковы и любезны с Арно – простым привратником!
-Так что же, достойный брат? - прерывает старика верзила, неожиданно тонким и жалобным голосом, и строит такую комичную удивленно-растерянную рожу, что Ангерран невольно улыбается. – Все так заняты, что и кружку винца усталым путникам некому подать?
-Сейчас, сейчас, мессир! – тараторит привратник, - сию минуту, мессир, кого-нибудь пошлем!
-И я даже знаю, кого! – великан дает вороному шпоры – и в два скачка оказывается возле конюшни. Дергает дверь – прячущийся за ней оруженосец чуть не падает. – Ага, попался! Подслушивал?
-Нет, мессир, - машинально отвечает юноша ровным, безжизненным голосом, каким уже привык отвечать на все вопросы командора. Хотя этот огр, в отличие от Лаира, Ангеррану, скорее, нравится.
-Ага, значит, подглядывал! – смеется великан. Глаза у него большие, светло-светло-карие, янтарные – как у сокола или у кота. И светится в них веселая злость и гордость соколиная в смеси с котовьим лукавством. Огромный – но не тяжелый, как Люк или Альбер. Тонкий, гибкий, стремительный – как змей, как золотой крылатый дракон, такой в Тейнаке на витраже лихо уворачивался от придурковатого воителя, святого – имя, должно быть, и сам отец Бенедикт забыл - а тот неуклюже пытался проткнуть сияющее крыло мечом, синим, широким, из кусочков набранным лезвием, Жизель всегда смешила эта картина... Жизель… Нет, нет, только не теперь, не надо!
Огр вдруг быстро наклонился – и положил Ангеррану руку на плечо. Ух, и лапища… Побольше, чем у Альбера. Кулачище, наверное, с Ангерранову голову… Красивая рука, точеная, как у Лаира. Пальцы длинные, сильные… Уцепит – не вырвешься… И тепло от его прикосновения – будто в промозглый день плащ теплый, подбитый мехом, на Ангеррана накинули. Что за человек, никогда Ангерран не видал таких…
-Ну, так что, дитя мое? Не уделят ли нам здешние братья во имя Господне по бутылочке красного? Клянусь Богоматерью, у меня все нутро до самой кожи провялилось, как у сушеной камбалы! Будто я совок адских углей вместо завтрака сожрал!
- Ох, брат Анри… - начинает было второй рыцарь, подъезжая поближе. Лицо его морщится, будто он червивого яблока откусил.
- Что, прекрасный брат Готье? – оборачивается к нему огр. – Боитесь, как бы заодно со мной не угодить в преисподнюю?
- А вы, Анри? – капелланским голосом вопрошает унылый Готье. - Разве вы не боитесь?
Усмехается великан. В кошачьих глазах удалые чертики прыгают – как у Жофруа, только еще отчаяннее и веселее!
- Знаете, Готье, не думаю, чтобы хвостатые рогоносцы были намного страшнее сарацин. А с теми я до сих пор управлялся худо-бедно! – и руку на рукоять меча положил. Готье тяжело вздохнул – и отъехал. Завел с Арно разговор о погоде -или о чем еще безобидном, не слыхать отсюда. Да и сдались Ангеррану те разговоры, когда рядом – этот невероятный огр!
Мессир Анри – вот, значит, как его зовут. Смелый. Настоящий воин. Только… Разве так – можно? Про преисподнюю? Впрочем, вон, брат Люк чуть ли не через слово – в тригоспода, и пока – ничего. Ну, кроме плетей от командора…
-Ну, и чего ты ждешь, дитя мое? Давай, принеси нам чего-нибудь промочить горло!
-Слушаюсь, мессир!
Проходя по двору, Ангерран краем глаза улавливает в окне лазарета какое-то шевеление. И в следующую минуту белый вихрь едва не сшибает его с ног – оруженосец едва успевает отскочить с дороги. И зачарованно смотрит, как…
- Анри! Белый Дьявол! Всех чертей-душу-матерь Божию!
-Люк! Живучий, черт! Я ж обещал: доволоку тебя живьем – а ты еще не верил, дурень!
Обнимаются – как только не задушат друг друга! Вот, значит, кто пожаловал в командорию. Анри де Луаньи. Который спас Люку жизнь под Триполи. Люк тогда рассказывал Югу... Белый Дьявол! Так вот он, оказывается, какой!..
…Придя с кухни – в каждой руке по отчиненной бутылке медока, - Ангерран видит, что поглядеть на прибывших собралась вся командория. Еще бы – событие! О котором будут оживленно судачить еще самое меньшее – месяца три после отъезда гостей.
Рыцари окружили Анри – а тот, обняв за плечи Люка, что-то рассказывает, оживленно жестикулируя свободной рукой. До Ангеррана долетают лишь обрывки фраз: «…А он ему про меня… А я… …к старому Гийому… …в Уставе ни словом не упомянуто… - тут великан старательно строит невинную рожу, так что все дружно прыскают со смеху, даже старый Жером – и тот улыбается, - …напороться на сарацин, не так ли? – продолжает огр, надменно вскинув голову - очевидно, изображая кого-то из орденского начальства. - …А я ему и отвечаю: ну что вы, мессир, мы, рыцари Храма, на сарацин не напарываемся! Это неверные напарываются на нас! А он тогда…» - всеобщий хохот заглушает голос гиганта.
Только двое рыцарей не принимают участия в общем веселье.
Готье с угрюмым видом стоит поодаль – то ли ждет смиренно, когда же на него кто-нибудь обратит внимание и скажет, куда идти и что делать, то ли боится, как бы его не заметили: а ну, как воззрит на всё это сборище начальство - из окна или с небес, да разразит громом за не подобающее служителям Божиим поведение! А, заодно, под горячую руку – и его, осторожного, богобоязненного, ни в чем не повинного!
На оруженосцев посматривает, хмурится. Рыжик - шустрый, уже успел расседлать и своего гнедка, и рыцарского солового, водит их по двору, да норовит все поближе к веселой компании провести – ведь охота послушать, какие байки мессир Анри травит господам рыцарям! А златокудрый своего серого крепенького конька бросил на произвол судьбы, у крепостной стены выщипывать чахлые былинки, а сам, скривив личико, будто девица балованная при виде червяка, прихрамывая то ли вправду, то ли нарочно, чтобы разжалобить, гоняется за огровым вороным, - а тот косится на преследователя насмешливо, пофыркивает и дразнится: подпустит поближе – и снова прыг в сторону, стоит только мальчишке протянуть руку к поводу. А унылый рыцарь глядит на это безобразие и сокрушенно качает головой.
Подойти, с поклоном протянуть бутылку: «Благоволите, мессир Готье!». Взял, кивнул чинно: «Благодарю, дитя мое!», отхлебнул глоточек – но видно: не до того ему…
И Клеман, высунувшись из дверей часовни, - где, наверняка, по своему обыкновению, вел с капелланом беседу о божественном, сиречь о том, кто куда ночью улизнул, и кто что утром про Лаира сказал, - старательно поджимает губы, - а сам жадно вслушивается, каждое слово ловит. Тоже, видно, интересно ему… Ага, и капеллан тут, вылез, сейчас проповедовать начнет… Ну вот, точно!
Стоило Анри с комически-умной рожей втравить рыцарей в спор о сравнительных достоинствах французских и арабских ругательств и тонкостях их перевода, отец Селестен ринулся в бой – чуть с крыльца в священном пылу не навернулся (верный Клеман едва успел его подхватить): мол, что это такое, да в святых стенах, да братьям Ордена, да по Уставу… Ну, то, что всегда говорится в подобных случаях.
А Анри опускается на колено и, этак простодушно, глядя старикашке в рот:
- Mea culpa, святой отец, - но как еще прикажете разговаривать с неверными на поле боя?
Капеллан руки сложил, очи горе возвел, и бухнул - что коровьего золота слитком в лужу: мол, побеждать врагов святой веры надлежит отнюдь не богопротивным сквернословием, но силою слова Божия!
-Вы хотите сказать – силою Божьей молитвы, достопочтенный отец? – уточняет великан, кажется, безо всякой задней мысли.
- Именно, сын мой! – кивает с высоты своей учености Селестен, надувшись как три епископа.
- Превосходно сказано, святой отец! И мысль превосходна! – отвечает огр. – Силой слова Божия! – и тоже очи горе возвел. Селестен тает, будто смола на солнышке. Остальные так и затаили дыхание: что-то будет! А великан продолжает, и в глазах его – озорной огонек:
- Я – с удовольствием! Только сначала вы, святой отец, отправляйтесь в Утреме и всех сарацин латыни выучите, дабы они хоть Credo от Pater noster могли отличить! А то ведь сказано в Писании: не мечите бисера перед свиньями!
От смеха трясутся крепостные стены. Оба записных святоши торопятся ретироваться: Селестен прячется в часовню, как улитка в раковину, не забыв перед тем осенить хохочущего Анри крестным знамением, дабы изгнать из него дьявола, а Клеман бочком-бочком – в жилой корпус, Лаиру докладывать. Чуть не сталкивается с командором в дверях.
- Что за сборище, мессиры братья?
Смех и шутки тут же стихают – как ножом обрезало. Шепоток – как волна по пруду от осеннего ветра: «Командор! Ну – всё теперь… Да тихо…» Рыцари расступаются, открывая надменному взору Лаира улыбающегося Анри. Командор невольно чуть отшатывается, на лице его – смятение и растерянность. Ангерран по движению его губ угадывает: «Ты? Не может быть!»
- Ясли Христовы! – всплескивает руками огр. – Кого я вижу! Лаир! Де Нарсе! Вот ты где, оказывается, прекрасный мой!
- Брат де Луаньи? Вы? Но как, откуда? – вопрошает Лаир, овладев собой настолько, чтобы изобразить на лице некое подобие радости от встречи.
- Из Тампля, Лаир. А до этого – из Акры. Отвозили тут кое-что от мессира Гийома мессиру де Пейра… - огр таинственно подмигивает. – А ты молодец! Когда мы с тобой виделись? Времени прошло всего ничего – а ты уже командор Дома, да какого! За такой взлет следует выпить! Кстати, - он оглядывается, - где там этот дуралей-оруженосец, которого я послал за бутылочкой?
- Я здесь, мессир, - у Ангеррана чувство, что он сейчас сильно насолил Лаиру – а ради этого и порку не жаль вытерпеть!
Огр, запрокинув голову, осушает бутылку залпом, будто это простой стакан. Кивком благодарит оруженосца, и продолжает, не обращая внимания на гневно сдвинутые брови и поджатые губы де Нарсе:
- Я еще тогда, в Руане, говорил: этот орлеанец живо вскарабкается на самый верх, мы все и пернуть не успеем!
- Право же, прекрасный брат, - закипает Лаир, видя усмешки рыцарей, - я очень рад видеть вас в добром здравии, но поведение ваше не подобает тому, кто посвятил жизнь Всевышнему! Мало того, вы и братьев своих сбиваете с пути истинного!
- Видали? – смеется Анри. – Такой же зануда, как в Руане был. Ну, иди хоть обниму тебя, старый дружище!
Де Нарсе рот открыть не успел, как огр уже взлетел на крыльцо, сгреб командора в охапку, поднял, закружил, как маленького – да Лаир и показался двенадцатилетним мальчишкой рядом с этим гигантом, - наконец отпустил, изрядно помятого, взъерошенного, принужденно улыбающегося, злющего как черт на Пасху.
Буркнул командор что-то вроде «пожалуйста, дорогой брат, располагайтесь, не стесняйтесь, вы в нашем доме!» - и скрылся. И Клеман за ним. А рыцари в кулаки прыскали…
…Вороному наконец прискучило дразнить смазливого нытика. Подошел неспешным шагом, ткнулся мордой огру в плечо, фыркнул.
-Что, Олоферн? Совсем про тебя забыли, бедненький?
-Он опять не дается, мессир Анри! – прохныкал красавчик, - ну точь-в-точь, девица, осталось только юбку нацепить.
-Не дается! – передразнил огр. – О, Дева пресвятая, ну долго ли я еще с тобой буду мучиться?
И давай рассказывать любопытствующим братьям, что приспичило кому-то из палестинских друзей Ордена вообще и мессира Тибо Годена, акрского командора, в частности, пристроить к делу младшего сынулю – который, как оказалось, ни к какому делу не пригоден. К военному, во всяком случае. Нечего сказать, достался брату Анри оруженосец! То ли дело был Гийом… Жаль беднягу: говорил ему Анри – сильно не высовывайся! Так нет, славы малышу захотелось – вот и схлопотал от сарацина стрелу в грудь. Одно хорошо – не долго мучился, упокой Господи.
А командор Тибо, узнав об этом, возьми да и посади Анри на шею вот эту куколку… Удружил, чтоб ему рожу его ломбардскую на затылок перевернуло… Ну что это за вояка будет? Его не в Орден бы отдать – а в церковный хор! Тошнит уже – слушать, как он канючит и ноет, да еще ластится, чего Анри на дух не переносит. Прогнал бы Анри этого Бернара на все четыре стороны, когда бы не мессир Тибо! Вон, даже Олоферн – и тот к нему не идет, умное животное…
-Именно! Лошадь, она труса нюхом чует! – насмешливо вставил Люк.
Да мало того, продолжал великан, представьте себе, сеньеры братья: не успели из Тулузы выехать, как угораздило этого полудурка на галопе грохнуться с лошади в канаву. Теперь вот ходит, хромает, как попрошайка на ярмарке… И поделом красавчику: седлать надо было как положено, и подпругу не как дамскую ленточку затягивать – тогда бы и седло не свернулось. И нечего стонать: ничего не поломано, Анри проверял. Подумаешь, синяки! Интересно, что этот неженка запоет, если его по-настоящему ранят?
Рыцари смеются, кивают… А у Бернара чуть не слезы в глазах. И, правда, не место такому в Ордене. Ничего. Ангеррана, вон, тоже никто не спрашивал, хочет ли он к командору…
Так, значит, рыжик служит у Готье. А плакса Бернар достался Белому Дьяволу! Дурак этот Бернар. Счастья своего не понимает. Маменькин сынок и есть. Коня толком обиходить – и то не умеет. И как у Анри терпения хватает? Ругается только. Морис или Люк на его месте уже давно бы выпороли, а Лаир тем более…
-Ну, что ты на меня уставился, чучело? Ждешь, что я за тебя коня чистить буду? Так я бы с удовольствием – да Уставом запрещено! На, вот тебе Олоферн, вон там конюшня – и скройся с глаз моих, не то рассержусь!
И кулаком повертел перед Бернаровым носом. Тот – делать нечего! – вцепился обеими руками в повод, повел Олоферна, а конь фыркнул насмешливо, и снова скакнул вперед, так, что незадачливый оруженосец грохнулся наземь. Лицо разбил, кровь из носа течет. Тащит его могучий конь, как куклу соломенную, подняться не дает. А братья смеются.
- Ну как вы можете, мессир Анри! – Дени – как всегда, не утерпел, жалостливый! - протолкался вперед, поднял бедолагу – тот, наконец, догадался повод выпустить – гладит по голове, утешает. Потом давай огра отчитывать: мол, нельзя же так, ведь это же совсем ребенок, ведь ему же больно, ну и что, что кости целы, при таком падении вполне могут быть ушиблены внутренности, а вдруг у него трещина в кости? Нет, говорит, вы как хотите, прекрасный брат, а я бедняжку в лазарет забираю!
А огр ему: да полно вам, я этого малого не первый день знаю, он у меня мастер на жалость брать! Эти мальчишки, говорит, на шею сядут, если им потакать! Поберегите, говорит, брат лекарь, свои бальзамы для настоящих, боевых ран. Ничего, говорит: что не убивает, то закаляет!
Тоже злой. Но не такой, как Лаир, по-другому. У него злость – от храбрости и силы, он слабаков терпеть не может, а у командора – от зависти: хлебом не корми, а дай помучить тех, кто лучше его – того же Люка…
Дени, не переставая причитать, повел-таки Бернара в лазарет. Великан махнул рукой, выругался: «Ну вот, - говорит, - все-таки, добился своего, хитрец! Эй, Блез, - рыжика позвал, - не займешься ли заодно моими лошадками, а то, сам видишь…»
Ну, тот, конечно: «Да, мессир! Сию минуту, мессир!» - а сам видно, что недоволен. А что, если… Да хоть Лаиру назло!
- Мессир Анри! Позвольте, я займусь!
- А, мессир генеральный в дверную щелку досмотрщик! Ну, попробуй… Если Олоферн к тебе пойдет!..
Пойдет. Уж на что Дор с норовом – а и его, как миленького, чистим и водим. И с этим управимся. И бояться нечего. Просто подойти. Ухватить повод, намотать на руку – ну, пошли, Олоферн, пошли, сколько можно нерасседланным, самому ведь, наверное, надоело… И есть, наверное, хочешь, и пить… идем!
Пошел. Умный зверь. Толкает в плечо мордой, зубами прихватывает – несильно, играючи, пофыркивает в ухо… Анри увидел – кивнул чуть заметно, улыбнулся и подмигнул…
*
На другой день в конюшне, когда рыженький Блез уже приустал расписывать подвиги своего мессира Готье в Палестине – вот уж никто б не подумал, что этот, с носом, как у побитой цапли! – вездесущий Жан-Мари шепотком рассказал, как де Нарсе, вот буквально только что, притащился в лазарет, дабы проверить, все ли там как подобает – а более для того, чтобы собравшихся там рыцарей распугать – и сам пожелал взглянуть на синяки несчастного Бернара – которого Дени как раз арникой намазывал. Тот, бедняга, хотел прикрыться, а командор ему: не стесняйся, я в ранах кое-что понимаю, насмотрелся в Палестине… Бедное дитя, говорит, как это ты? А неженка давай скулить и подлизываться: мол, спасибо, мессир командор, мол, как вы добры, мессир командор, да вознаградит вас Всевышний… А де Нарсе улыбнулся этак, ну, словом, как он умеет, – тут Жан-Мари скорчил рожу и подмигнул многозначительно, - и говорит этому подлизе: мол, зови меня просто «мессир Лаир», ибо посвятившим себя Господу подобает смирение! Тот сперва сделал вид, будто своему счастью не верит, а потом – давай, в каждую дырку затычкой: мессир Лаир да мессир Лаир, да какой вы добрый, какой храбрый, да расскажите, где вы воевали и как отличились… Принесло в командорию второго Гонтрана белобрысого, хоть бы его Белый Дьявол поскорей в преисподнюю с собой утащил!..
Жан-Мари хотел добавить что-то еще, но тут Морисов Жак, у дверей на страже стоявший, уронил на пол заранее приготовленные метлу и вилы. По этому условному сигналу вся теплая компания опрометью кинулась по углам и денникам, похватала кто тряпку и склянку с маслом, кто скребницу, кто гребень, и все как один усердно притворились, будто отродясь ни о чем не помышляли, кроме чистки сбруи и ухода за лошадьми.
Только Ангерран как гладил Олоферна, так и продолжал гладить, трепать по шее, разбирать узелки в жесткой непослушной гриве. Хороший зверь. Умный… Сильный… Вот на таком бы – на турнир…
За дверью послышались голоса. Мессир Анри… И Лаир! Вот ведь… Юноша привычно натянул на лицо дежурное, угрюмое и бесстрастное, выражение.
Вошли. Лаир тут же, по своему обыкновению, принялся выговорами сыпать – то ему не так, это не эдак, не угодишь! - бедняги оруженосцы только успевали кланяться да тараторить «слушаюсь, мессир!», «как прикажете, мессир!». А огр только оглядывал всё золотистыми глазищами, чуть усмехался уголками рта, большого, алого, чувственного – для чего угодно созданного, но только не для покаянной молитвы. И видно было, что огру… не то даже, чтобы нравится, но… интересно здесь. И на Ангеррана посмотрел с интересом: ну, мол, видеть-то я тебя вчера видел… а все-таки, там-то, под шкурой – какой ты?
Взгляды их встретились. Всего на миг. Но этого Анри хватило, чтобы прочесть в глазах оруженосца спокойное, привычное, гордое отчаяние, глубоко – даже от самой себя – затаившуюся боль. И – крохотную надежду.
Подмигнул, кивнул еле заметно. Мол, обнадеживать не буду, но все же – попробую что-нибудь сделать. В котовьих глазах огра мелькнула солнечным зайчиком некая мысль – и спряталась до поры до времени.
Лаир, между тем, не оставив ни одного из отроков без отеческого наставления – каждое второе из коих подкреплялось увесистым ударом неизменной плети – добрался, наконец, и до Ангеррана, которого, по всей видимости, как обычно, приберегал на десерт.
И понес: мол, что тебе – работы мало, что взялся чужого коня обихаживать? Так я добавлю! Дор накормлен? Вычищен? Напоен? Расчесан? А сбруя в порядке? А если проверю? Смотри у меня!..
Оруженосец же стоял перед ним, как истукан, и деревянным голосом отвечал заученно: «Да, мессир», «Как вам угодно, мессир», и не опускал глаз, и в глазах его, как командор ни старался, не было страха. Только спокойное ожидание неизбежной боли, - которая все равно рано или поздно кончается. И Лаир от этого еще больше выходил из себя. А Анри всё это, казалось, вовсе не занимало. Мерил проход шагами, лошадей разглядывал. Только время от времени кидал на Лаира быстрый взгляд: мол, ну, скоро ты там?
Наконец, когда де Нарсе уже, чуть не облизываясь в предвкушении, взялся за плетку, огр подошел неслышно и тронул его за плечо.
-Твой?
- Мой, - отозвался Лаир, тщетно пытаясь скрыть раздражение. – Ума не приложу, как еще его…
- Да черт бы с ним, с мальчишкой, старина! Вот этот, говорю, - твой? – и на Баярда показал.
- Ну, вы и скажете, друг мой! – покачал головой Лаир. – Какой это вам Дор? Даже по масти… Вот он, мой красавец! – подвел Анри к буланому, а сам от гордости раздувается, что твой сарацинский султан.
И пошел у них разговор про лошадей вообще и про Дора в частности: мол, надо бы его проезжать почаще, да галопом, совсем застоялся! В случае чего ведь может и подвести… Вот взять, к примеру, Олоферна…
Лаир слушает, зыркает глазом то на своего коня, то на приятельского – сравнивает… Хмурится… а потом возьми да и скажи: «Я, пожалуй, брат Анри, заберу у вас вороного! А что! Имею полное право, в Уставе прописано! А для вас… так уж и быть, что-нибудь взамен подыщем…»
Ангерран дыхание затаил. А Белый Дьявол только плечами пожал, брови приподнял этак: мол, что это с тобой, старина? Ты у нас вроде в голову не раненный… По плечу потрепал командора успокоительно, и говорит:
-Ладно, дружище, подыщи. Только клячу похуже подбери. Чтобы я далеко отъехать не успел, когда твой Клеман, или как там его, за мной помчится, с воплями: заберите к черту, мессир Анри, своего зверя рыкающего!
- Вы забываетесь, брат! Что я сочту нужным, то и сделаю, без ваших советов! – надменно вскинул голову де Нарсе. А сам, наверняка, уже воображал себе, как будет на вороном красоваться, когда в Каркассон по делам поедет.
Анри наклонился, взял командора за плечи, в глаза ему смотрит пристально, и спрашивает – заботливо так, не хуже лекаря Дени: «Лаир, друг мой, да что с тобой? Никак, епитимью схлопотал от Селестена? Или что? С чего тебе вдруг смерти искать приспичило?» А у самого развеселые чертики в глазах так и прыгают! Лаир так и вспыхнул: «Слава Господу, прекрасный брат, я не первый год в седле!»
- Да знаю! – как маленькому объясняет Анри. – Но ты же послушай: я его – на вороного показывает – когда в прошлый раз из Утреме тоже вот так приезжал, выменял у реймсского командора на своего серого мекленбуржца – тоже неплохой был конь… Так вот, этого зверя туда в командорию пригнали вообще необъезженного! Дикий был, никакого приступа к нему не было, я с ним поладил худо-бедно, просто потому, что у меня на это силы хватило.
-А у меня, по-вашему, не хватит? – шипит командор, нос задирает, как павлин, и на носочки привстает, чтобы казаться выше.
-Да говорю тебе, дружище: он у меня третий год – так до сих пор вычистить-то себя не всякого подпустит, вон, спроси хоть оруженосца моего. А уж в седло и вовсе кроме меня – никто!
-Ах, вот как? – надменно протянул де Нарсе.
- Именно так, дружище! Иначе - зачем бы я тебе говорил? – распинается Анри, на вид – само дружеское расположение. - Думаешь, ты – первый? Спроси у Готье, он свидетель: сафетский командор в прошлом году тоже вот так же вздумал прокатиться, и так же слушать ничего не хотел… Еще удачно упал, слава Всевышнему: недели через две уже с палкой из лазарета выполз… И, знаешь, не он один… Да ты на себя погляди, Лаир! И посмотри, какой зверь! Он тебя расколотит, как миску с трещиной!
- Да бьюсь об заклад: вам просто не хочется расставаться с ним! – еще пуще взвился де Нарсе. – Вот чепуху и говорите! Сейчас я вас научу, как следует управляться с вашим зверем! – и плетью поигрывает.
-Об заклад, говоришь, дружище? – как ни в чем не бывало, переспрашивает огр. – Я не прочь, коль тебе этого так хочется. Вот только на что?
И конюшню взглядом обвел. Лаир насторожился.
-Вспомните, - говорит, - дорогой брат: Устав запрещает нам отдавать и дарить какое бы то ни было четвероногое…
-Да знаю, дружище! – смеется огр. - Что ж я, устава не читывал, думаешь? Наизусть выучил, не хуже твоего, уж на этот счет не беспокойся! – смеется, вроде шутит – а в глазах так и пляшет жгучий дьявольский огонек! -Четвероногих – ни-ни… А вот про двуногих в том пункте – ни словца, ни буковки!
- Двуногих? – командор удивленно приподнял брови. – Что вы имеете в виду?
- Да двуногую живность, мессир командор, в оперении и без оного. Голубей всяких, гусей, петухов… оруженосцев…
-Оружен… Анри, так вы… - вытаращил глаза Лаир, не знает, что говорить и что думать.
-Ну да, дорогой мой! Ежели повезет, усидишь на Олоферне – забирай его, и мою куколку златокудрую в придачу! Мне от него все равно толку – что от козла молока. А если не усидишь – отдавай мне своего чернявого дурня. Авось, я его выучу уму-разуму! Ну, идет? Денег-то он тебе, уж наверно, не стоил!
Мнется Лаир. Губы поджал надменно, по-командорски, - а глаза так и бегают…
А откуда-то – то ли из-за распахнутой створки ворот, то ли сверху, с сеновала, то ли из Адельмовой каморки, а, может, и из какого окошка – из какого? Все они настежь по случаю жары, подслушивай – не хочу! – ехидный такой шепоток – не то вправду, не то чудится…
- Сеньеры, ставлю куриную ножку за ужином против щелчка по носу: этот Лаира допечет! Прокатит на вороном…
-Да услышит вас Господь, Жофруа…
- Хоть в кои-то веки на балаган полюбуемся…
Ага, видно, кто-то из мальчишек, не иначе – Жан-Мари (ох, допрыгается!), только лишь услышал про «забрать Олоферна» - тихохонько через вторую дверь вылез и вихрем помчался сзывать зрителей: мол, спешите видеть, мессиры! Командор, вдобавок ко всему прочему, возомнил себя укротителем диких лошадей!
-Да куда ему, Люк! Только зря из лазарета вылезли…
-Плохо вы Белого Дьявола знаете, брат Морис!
- Зато командора хорошо знаю, и даже слишком.
-А, вы про этого? Тогда – да…
-Трус он несусветный, да простит мне Святая Дева!
- Воистину, брат Альбер!
- Отвертится – вот увидите!..
Да, тут – не то, что на утреннюю мессу, ни проспавших, ни больных, – мигом слетелись все, аки голуби на пшеницу!
И Анри командора по плечу треплет: мол, ну что ты, одумался? Ну и правильно – что за нужда шею ломать во цвете лет! Еще добро бы – со славой, да в Святой Земле…
- Ангерран! Ну что стоишь, как пень? Седлай мне вороного, негодный мальчишка!..
Оседлал – а что было делать? Хорошо оседлал, старался. Как для себя. Как на турнир. Не хватало еще, чтобы Лаир спину сбил такому зверю! Денник открыл. Взял коня под уздцы. Повел во двор. Анри следом пошел, ленивой походкой, вразвалочку, насвистывая какую-то немудреную песенку, - будто и пари никакого не заключал, никого не подначивал… и никому тайком не подмигивал. А Лаир рядом шествует, задрал голову, взор – в заоблачную высь устремлен, Люк уж точно бы сказал – Пречистой под юбку! Ну, брат Лу – он, положим, еще и не так может загнуть… Эх, жаль, проход перед тем подмести успели конюхи – а не то так славно бы вляпался мессир командор в навоз! Или запнулся бы за метлу и грохнулся! Идет – будто на трон воссесть готовится. На Иродов проклятый трон… и плеть наготове…
Вывел Ангерран коня. Придержал командору стремя – а тот еще нарочно постарался башмаком пальцы отдавить. Ладно, не привыкать. Лишь бы…
Уселся в седле командор. Поводья разобрал. На Анри оглянулся. Тот сощурился от солнца; то ли насмехаются над Лаиром драконьи глазищи огра, то ли подбадривают – черт его разберет.
И другие глаза – ждущие нетерпеливо, острые, ненавидящие – из каждого угла, кажется, из каждой щели: ну же, давайте, мессир Лаир! Покажите комедию!
Что они, эти прекрасные братья, - сарацины дикие? Ни разу не видели, как на лошади верхом ездят? Ну – хорошо, Лаир им покажет, коли не видели… Уж он им покажет, кто здесь трус, а кто храбрец… Всем вместе и каждому в отдельности…
А конь стоял спокойно – и, кажется, все равно ему было, командор у него на спине или воронье перышко.
Де Нарсе подобрался весь, вцепился мертвой хваткой в поводья – даже на запястье их намотал для верности, ощерился как пес, и – дал вороному шпоры.
Тот – ничего. Ухом не повел. Лаир – опять его шпорами, да с размаху, до крови - Ангерран зубы сжал, будто сам получил от командора. А конь головой помотал, фыркнул тихонько, даже, как показалось оруженосцу, плечами пожал – хоть и не умеют этого кони; вздохнул удрученно, прянул вперед – и пошел. Глаза Лаира вспыхнули торжеством.
Пошел! Легонькой рысцой по кругу – трюх-трюх… Так мальчишек семилетних ездить учат… Протрюхает немножко, остановится – и на Лаира оглядывается: мол, ну – доволен? Скоро отвяжешься от меня? Лаир его в галоп посылает – а Олоферн встал как вкопанный, и голову опустил. Командор его шпорит – а конь мало того, что пятится задом, так еще и издевательски фыркает.
Во дворе – никого. Никто Лаирова позора не видит – ну, разве что Анри с мальчишкой, - один не в счет, другой завтра уедет...
Но из приоткрытой двери привратницкой, из окна лазарета, из-за угла жилого корпуса… словом, отовсюду, откуда только можно лицезреть сие действо, оставаясь незамеченным, слышится командору сдавленный смех!
От смешков этих в кулаки, да взглядов, невидимых – но ощутимых, как иголка в башмаке, осарацинел де Нарсе – как три султана с визирем. Вонзил шпоры под брюхо Олоферну – да подряд раза три, будто злейшему врагу – кинжал в сердце! И плеткой давай коня охаживать – и справа, и слева, и промеж ушей! Анри ему кричит: «Лаир, перестань! Взбесится!» - тот только отмахнулся.
Огромный конь величественно повернул голову, посмотрел на маленького, худощавого командора, будто удивляясь, откуда взялся на его спине этот нелепый причиняющий боль нарост, и тихо заржал, будто говоря: «Это еще что такое?!» Останься у де Нарсе хоть капля благоразумия – он, услышав это ржание, спрыгнул бы с коня быстрей, чем кот с горячей плиты, - но в тот момент говорить Лаиру о благоразумии было все равно, что читать сарацинам «Credo».
Лаир приподнялся на стременах – свистнула плеть – рубец протянулся прямо по морде коня, по нежному бархатному храпу – конь от боли метнулся в сторону, взвизгнул, замотал головой. Ангерран невольно застонал и стиснул зубы – ему показалось, что Анри – тоже.
Но страха в глазах благородного животного не было – только презрение и гнев. И больше – презрения. Олоферн кинул задом – еще не в полную силу, а так, последнее предупреждение. Лаир от неожиданности чуть стремена не потерял, вцепился в луку обеими руками, до боли в пальцах – но в седле удержался. Конь обернулся и фыркнул: мол, ты что – еще здесь?! Ну – ладно, пеняй на себя…
Да как рванет галопом с места! Носится по двору, беснуется, лягается, взвивается на дыбы. Трясется командор на его спине – сгорбился, как кот, глаза вытаращены – и про плетку-то забыл. Но все же кое-как держится… Поводья дергает – туда-сюда, как бог на душу положит. «Стой, скотина!» - орет, как оглашенный. А Олоферну на его вопли уже фыркать с высокого обрыва – раньше думать надо было, мессир де Нарсе! Катайся теперь – сам напросился!
Все, кто из укрытий смотрел – дыхание затаили. И Ангерран тоже. Чем-то кончится дело? Взглянул на Анри – а у того глаза так и горят! Как у охотника, которому добыча идет в руки, - напрягся весь, как зверь перед прыжком, вперед подался, шепчет одними губами что-то, не угадать… Но все-таки, скорее «Давай, Олоферн!», чем «Держись, Лаир!».
Наконец не то надоело вороному, не то разъярился окончательно. А может – углядел глазом фиолетовым, уловил чутким ухом тайный знак от хозяина. Встал вдруг как вкопанный - точно посреди двора. Голову склонил. Присмирел, вроде. А сам на Анри косится. А тот подмигнул коню. Чуть заметно. Как перед тем – оруженосцу. Лаир в седле приосанился, на Анри с Ангерраном взглянул ехидно: мол, что – съели, вы, оба?
И вот тут по-настоящему, изо всей своей мощи поддал задом Олоферн – да еще как-то так извернуться ухитрился в воздухе, что Лаир вылетел из седла, будто самая что ни есть здоровенная катапульта его подбросила, кувыркнулся через голову и всей тяжестью грянулся оземь, прямо к ногам разъяренного вороного; конь встал на дыбы, вздернув почти стоймя бесчувственное тело де Нарсе – тот, падая, не сумел высвободить обмотанную поводом руку, - заржал гневно и торжествующе. И ринулся вскачь по двору, волоча командора, как пук соломы.
Анри бросился наперерез, поймал, повис на узде – вороной вскинулся напоследок – чуть огра на воздух не поднял; храпит, ушами прядет, зубы показывает. Анри ему:
- Олоферн!! Стой… Да стой же ты! Тихо, тихо, ну что ты… Это же я… Тихо…
Обнял коня, гладит, целует вздувшийся рубец на морде.
Ангерран не успел и оглянуться – как двор был уже полон народу. Галдят все наперебой, все друг у друга выспрашивают, как да что – будто не видели! При этом никто никого не слушает толком.
И у всех на лицах и в глазах одна, как рыба на крючке, трепещущая, мысль – убился командор! Насмерть убился! Лежит, не шевелится, вон, и голова, и котта в крови… А это значит…
Значит – похороны. Молитвы, песнопения и всё, что положено, от и до. Мессир командор Дома - это вам не оруженосец навернулся с лестницы в погребе! Гонцов разошлют во все стороны… Гости соберутся...
…Это во сколько ж нам все встанет, праведный Боже!.. Еще хорошо если не весь погреб досуха вылакают за упокой…
…Господи, да ведь еще и приора не миновать звать на погребальную церемонию! – Ожье послать… Нет – Жослена, он там хоть улыбаться не будет…
…Извольте поминальную трапезу стряпать, брат Жильбер! Да не какую-нибудь! Ремигия Тулузского, дабы пребывал он в добром расположении духа, надо накормить, и накормить хорошо!..
…Интересно, кого на место Лаира? Может, из наших кто сподобится? Вот бы Жофруа – хороший человек, веселый… Да и с Люком бы жилось неплохо – вспыльчивый, но не злой…
…Ну, приор, конечно, захочет дать место своему старому другу. Что ж, тоже неплохо бы… Если Альбер сам не заартачится, сославшись на раны и годы… А, может, Реми кого притащит из приорства…
…Но, главное, кому бы теперь ни выпал праздник – а брату Клеману великий пост!.. А, может, Ремигий заодно и капеллана сменить захочет?..
Анри меж тем всё оглаживал коня, трепал по шее, целовал в морду; привстав на носки, шептал что-то ласковое на ухо – и, наконец, кое-как успокоил, уговорил, умилостивил: вздохнул вороной, тряхнул гривой и голову хозяину на плечо опустил: мол, Господь с тобой, прощу… Ласкает его огр – а сам обернулся, обвел собравшуюся публику взглядом не то презрительным, не то сочувственным – не поймешь.
-Ну, что встали, - говорит, - заберите вашего командора кто-нибудь! Да не бойтесь, я Олоферна держу…
А неохота никому лезть под копыта вороному – видели, на что он способен…
Наконец Морис подошел. И Люк.
Высвободили руку командору, оттащили его подальше от коня, смотрят – дышит, вроде! Приложили Лаиру нож к губам - лезвие затуманилось! Вот ведь, сеньеры братья… Его, верно, и чума не берет, гадину… А Клеман услышал – разулыбался сразу… Ну что ж ты, Олоферн, так оплошал?..
Ощупали бесчувственного Лаира: вроде голова цела, и хребет тоже, - хотя расшибся он сильно… Весьма возможно – будет жить, мессиры! А вот руку командору Дени долго будет чинить, и починит ли – Господь ведает: вон как распухла и вытянулась! Все три сустава выдернул ему Олоферн, пока по двору волочил…
Подняли, понесли в лазарет. И в дверь ногами вперед занесли – уж так получилось!..
На пятый день Лаир наконец-то приходит в себя по-настоящему. В той же палате, на той же постели, где лежал Ангерран.
Ох и плохо Лаиру... Все тело ноет, словно по нему три дня повозки с бревнами ездили. Вместо руки будто раскаленный железный прут воткнули – и вертят. Не поймешь – вроде и голодный, как пес, и тошнит – просто с души воротит… Господи, за что… Зеленые круги перед глазами… «Что это со мной?.. Кто меня так?..» Голова – как котел – не приподнять. И в этом котле, как листья капустные, всплывают одно за другим воспоминания.
«Анри… Белокурый великан, потомок норманнов… Сильное ладное тело, железные руки, соколиные насмешливые глаза… Смеется, взбежал на крыльцо, обнял… На виду у всей командории! Не мог подождать, пока я его позову к себе – если уж он этого все-таки захотел? Как же это на него похоже, на Белого Дьявола: дать тебе, наконец, то, чего ты вожделел столько лет – но так дать, чтобы ты, получив желанное, проклял бы всё на свете!
«Старый дружище», говорит. А сам… И конь у него… Воистину, чертова скотина!.. и ведь все, каналья, понимает! Ведь он всё – нарочно, чтобы меня раздразнить…»
Насмешливое фырканье, презрительный взгляд, притворное смирение – и вдруг седло летит из-под зада, мир переворачивается – и раскалывается на куски с оглушительным треском – копыта величиной с суповую миску высекают искры из камня в полупальце от командоровой головы… «Расколотит он тебя, как миску с трещиной!»…
«И как я только остался жив… Благодарю тебя, Пречистая дева! Ну, Анри… Господи, да ведь мы же с ним об заклад побились! На наших оруженосцев! Ну да, запрещено дарить и отдавать любое четвероногое животное – но ничего не сказано про двуногих! Хитер, дьявол! Ох, и хитер… И Ангерран… Этот негодник… Так и прилип к его коню! Дора так не наглаживает… Уж я-то знаю… Ох, чувствую, доведет он меня до греха…
Сколько я лежу тут? Позвать Дени, спросить… Дотянуться до колокольчика… Ох, рукой не пошевельнуть… Анри, наверное, уехал… И выигрыш свой забрал. С него станется. И мне опять придется кого-нибудь подыскивать, когда встану… Встану?.. Должен встать! Обязательно! Иначе – лучше смерть!»
- Лаир, ну, как ты, дружище?.. Очнулся? Бедняга… Ну ведь говорил же я тебе… Ладно – я Олоферна еще вовремя ухватил! А ты выше сафетского командора взлетел, можешь гордиться!
Анри?!! Ну да, Анри, собственной персоной, с подобающей сочувственной миной - и с драконьими глазищами, - в которых отплясывают веселые чертики, хоть убей!
-Как рука? Очень больно? Пальцами можешь пошевелить? Ну-ка, попробуй! Лаир, стиснув зубы, пытается сжать кулак.
- Вот так, - улыбается великан, - ага, хорошо! Ничего, старина! Дени говорит – поправишься. Не скоро, конечно… Ну да ты не беспокойся – тут полный порядок, Альбер со всем управляется… Лежи, отдыхай…
«Да уж, Альбер управляется… Представляю… Распустил, конечно, всех – а те и рады… Анри знает, как меня поддеть… уж это-то он про всех знает, дьявол… а с виду – сама невинность и доброжелательность!»
- Лаир, я ведь заглянул попрощаться! («Ага, начинается! И, похоже, он все уже решил за меня!») Мессир Гийом ждет… Я бы с радостью у тебя погостил… Но… Готье уже весь извелся… С твоего позволения, дружище…
-Да, Анри, конечно… Можете ехать… и должны… («И всё по Уставу – не придраться…») Да, кстати, брат! Помнится…
Анри наклоняется ниже и напряженно вглядывается в лицо командора.
А тот, после отчаянно долгой паузы продолжает:
- Помнится, мы с вами бились об заклад… Можете забрать… свой выигрыш.
Даже сейчас голос командора – хоть и еле слышный – остается холодным и надменным – пожалуй, что и холоднее обычного. Но Анри, этого нормандского дьявола, похоже, не проймешь ничем.
-Слушай, дружище: давай-ка я тебе все-таки оставлю своего дуралея! Мне с этой куколкой в Палестине – одно мученье! А тут ведь особой храбрости не надо – за твоим Дором ходить…
Куколка? Ах, да… То бедное дитя… прелестное, ласковое… Которое тоже с лошади упало… Как его там? Кажется, Бернар? А Ангерран… Хоть бы заглянул попрощаться! Или нет, не надо. Лучше не надо. Вырви себе правый глаз, если глаз твой соблазняет тебя…
-Ну, Анри? Как он там? Очухался? Вот ведь, в крест-гроб…
Люк! И, конечно, без богохульства слова сказать не может! Взяли моду! Думают – раз воевали, так им всё позволено! А ведь он, Лаир, тоже воевал, и не хуже прочих! А Устав блюдет, как предписано! А об этого хоть измочаль плетку… Воистину, как волка ни корми… И рвется, как помешанный, назад, в Утремэ – будто бочка с бургонским там для него открыта!
-Анри!
-Да здесь я, дружище! Что ты хочешь? Больно? Или вина принести?
-Анри, сделайте милость: заберите с собой Люка – он меня вывел из терпения!
Как с языка сорвалось у Лаира? С бухты-барахты, не обсудив на капитуле, не послав к приору за разрешением… Ну, что с него взять – ясно, что не в себе был человек: вон как треснулся головой о камни! Впрочем, Канийяк в этом случае вряд ли станет возражать – сам бы хоть сейчас рванул в Палестину, бросив все к чертовой матери.
Великан только кивнул: слушаюсь, мессир, - внешне ничем своей радости не выдал. Пожелал, как водится, скорейшего выздоровления, - и вышел, осторожно прикрыв дверь…
…На другой день поутру, Ангерран выехал из крепости следом за своим новым сеньером.
Кстати, друг мой... в самом начале - неувязочка - сначала у Жильбера потертый двухцветный щит, а потом он его расчехляет... по идее мы теоретически не могли видеть цвета его щита...(уж пардон за занудство)